Черты загадочной черты

[Николай Николаевич Щукин]

Упоминание в любом повествовании о факте прошлого начинается с указания пространственной («на работе», «в Париже») и временной координат. Последняя либо бесстрастно точна (5марта 1953г. Великий вождь всех…), либо интригующе туманна (однажды). Так вот…

Однажды я прибирал свой дачный участок после перезимовки, перекатываясь из одного угла в другой, от одного дела к другому, коим, как известно любому дачнику, несть числа. Пребывая в борьбе с накопившимся мусором и беспорядком, трудно размышлять о лучезарном будущем, зато легко и целебно блуждать внутренним оком по утоптанным или уже зарастающим травой забвения тропинкам прошлого. В какой-то момент этой самой борьбы Бог весть по какой причине луч обращенного в прошлое внимания вдруг высветил образ одной подруги, с которой в мои тридцать лет был светлый, бурно-радостный роман, но… так и не проросший в настоящее с возможностью будущего.

Воспоминание имело привкус застарелой грусти, из которой как-то чувственно-ассоциативно вдруг выплыли связанные в предложение слова: «есть в близости людей заветная черта». Даже не просто в предложение, а явно в поэтическую строчку: есть пульсация ритма, сбитость, упругость строки. Но нет завершенности, чувствуется, что у нее должно быть продолжение и какое-то разрешение, итог. Продолжая выдергивать с корнем сорняки, я стал повторять её в полголоса раз за разом: вдруг она потянет из памяти за собой следующую. Но, увы, ничего не вытанцовывалось. Правда, вместо ритмичного продолжения в голове стала звучать какая-то ностальгическая мелодия, в дыхании которой вдруг засверкали близкие друг другу слова «страсть» и «влюбленность»…

Это как-то обнадежило меня, я продолжал бубнить уже найденную первую строку, настойчиво воспроизводя на вакантном поле второй эти два пока бесприютных слова. И где-то минут через сорок последние неожиданно встроились в ритмичное предложение: «её не перейти влюбленности и страсти». «Её» – это, видимо, «черту» из первой строки. Так, так… Это уже похоже на начало будущего четверостишья, строфы, завершенность которой, однако, опять не просматривалась.
Чьи это строчки? Есть в них что-то от классики. Б.Пастернак? А может, А.Ахматова? Во времена упомянутого выше романа я весьма был увлечен этими поэтами наряду с М.Цветаевой и А.Белым. Не знаю, не знаю…

Я продолжал перемещаться по участку, беспрестанно напевая две строчки и нечленораздельно мыча вместо отсутствующих, надеясь, что на ритмике этого мычанья из-под завалов памяти потянется нить третьей строчки. У меня в какой-то момент почему-то возникло подозрение, что слово «страсти» рифмуется в конце этой строфы с одним из двух слов: либо «счастье», либо «части». Более того, я почувствовал, что именно оно выведет меня на четвертую строку в целом. Так и произошло: где-то минут через 30 после безуспешных попыток застолбить внутренне связанными словами пустое пространство последней строчки перед предполагаемым словом, она вдруг выстрелилась во всей своей упругой радости: «И сердце рвется от любви на части». Уф-ф-ф… Ура! Это уже что-то.

Остался последний рубеж... Черт возьми, неужели третья строчка, которая до сих пор себя никак не обнаруживала, уж теперь-то не высверкнет хотя бы отдельными словами, а то и – а почему бы нет – целиком?! Я кувыркался на участке, распевая на подобие мантр три строчки, спотыкаясь после второй, но… третья не подавала со своей стороны никакого намека, ни одной зацепки. Хоть входи в соавторство с поэтом и пиши сам. Я пытался даже вывести ее чисто логически из уже имеющихся, но… Аристотель не протянул своему последователю, московскому преподавателю философии и логики, руку помощи. Может, просто понимал, что поэзия и логика – «две вещи несовместные», как выразился в 19 веке «наше все»…

А солнце, между тем, уже намеревалось закатиться за горизонт. Пора было кончать вытаптывать каменистую, но весьма плодородную причерноморскую землю – участок мой находится, как это ни странно, не в подмосковье, а далеко на юге - и пойти завершить наполненный трудами и жонглированием памятью день омовением в водах мирового океана. Я прервал вдохновенно-заклинательное песнопение и стал переодеваться, молча сопя, для появления на пляже в качестве бледнотелого и зеленолицего отдыхающего, вырвавшегося из прокопченного автомобильным смогом мегаполиса. В какой-то момент я с усталой горечью подумал про неудачу поиска заколдованной третьей строки, как вдруг без всяких завываний, вне всякой связи со второй и четвертой она плюхнулась откуда-то сверху в зияющую щель между ними: «пусть в жуткой тишине сливаются уста». Есть!!! Я ликовал! А обретшая свою полноту строфа зазвучала во всю симфоническую мощь облагороженного культурой основного инстинкта.

Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

… К пляжу я не шел, не брел устало после наполненного хлопотами душного летнего дня, а, подобно скользящему по солнечному лучу небожителю, летел на крыльях наполненной восторгом мелодии стиха. Меня вновь закружило сорокалетней давности пронзительное ощущение ожидания счастья, до которого осталось совсем немного, возможно, всего лишь один поворот. Я с наслаждением повторял, как заевшая пластинка, эти наполненные напором жизненной силы молодости, любовной страсти строчки. И вскоре стал замечать, что из общего гармоничного строя слов, как черт из табакерки, повадилось выскакивать слово «черта», настойчиво приковывая к себе мое внимание то ли своей ненужностью, то ли, наоборот, своим непонятным пока мне особым и очень важным смыслом.

Я озабоченно направил свою память в прошлое: а как это слово воспринималось в период бури и натиска в жизни молодого человека, предпринимавшего энергичные попытки найти себе место под солнцем? И обнаружил: а никак… Я его тогда практически не замечал, расценивая как вспомогательное, чисто служебное слово для заполнения пустого пространства, возникшего между основными смыслосодержащими словами с целью придания гладкости и ритмичности поэтической строке. Подобные слова можно встретить у многих поэтов. Однако, опыт общения с поэзией подсказывает, что у поэтов милостью Божьей проходные слова встречаются крайне редко. Забытый же мной автор вспомнившихся строчек скорее всего принадлежал к немногочисленной когорте избранных. Тогда, получается, следует отнестись к слову «черта» не как к рифмообразующему костылю, но как к наполненному необходимым и, быть может, весьма важным содержанием понятию.
Я сфокусировал свое внимание на этой черте, пытаясь понять: чем страсть «до» отличается от страсти «после»? Почему, наконец, черта «заветная»? До черты целоваться что ли запрещено? Или за ней человеку открывается нечто более… Что более? Что за нечто?

И тут в моей памяти высветились напряженно впившиеся в меня глаза сидящих в зале людей, как-то раздумчиво, едва заметно кивающих своим мыслям и тому, что я им рассказывал. А происходило это в Сибири, когда в свои тридцать с небольшим лет я читал множество лекций по линии общества «Знание» перед самой разнообразной аудиторией – по возрасту и профессии, в домах культуры и производственных цехах, информированности ради и пользы души для. Одной из моих тем для молодежи была «О дружбе и любви». Шла она хорошо, нарасхват. К этому времени с помощью как своего жизненного опыта, так и благодаря художественной и специальной литературе я уже разобрался в немалом числе тонкостей и превратностей и дружбы, и любви. В том числе и в различии между эффектно-скоропалительным фейерверком влюбленности и пусть даже неброским, но глубоким и продолжительным горением любви. Разобрался настолько, что поставил даже под сомнение щемящий сердце вывод великого драматурга всех времен и пространств в конце известного произведения: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».

Повсеместно и безоговорочно принято считать, что эта повесть о прекрасной и сильной любви. Но это не факт… Ибо лодка с двумя подростками, плывущими по бурному морю своих чувств и противоборства родителей, еще не сталкивалась с рифами быта («любовная лодка разбилась о быт» В.Маяковский), не проверена временем, не испытана чарующими соблазнами, роковыми случайностями и силой человеческих слабостей. Шекспир дал яркое описание прелюдии любви - влюбленности. И грустно, конечно, что конфликт между их семьями трагически оборвал только начавшие расцветать молодые жизни. В том числе оборвал и влюбленность. Но не любовь! Собственно до любви в драме дело не дошло. Любовь - это уже другая песня и, нередко, другая драма.

Я всегда делился своими соображениями на этот счет с благодарной аудиторией. А вот теперь, перед закатом солнца, и сам понял значение выражения «заветная черта» и смысл всей строфы, которые не осознавал в пору неразличения двух состояний неравнодушного сердца.

Четверостишие, наконец, обрело полноту и завершенность. Потому что «после» наступает любовь – высшая ценность существования человека, его душевное состояние и чувство, которые выше свободы, богатства, справедливости и, возможно, счастья. Любовь – это экзистенциальное чувство, тогда как влюбленность – это любовная страсть. Кроме любовной существует тьма других страстей, в том числе и низменных. Указание поэта на кардинальный водораздел между влюбленностью и любовью и есть основной посыл, «message» этих четырех строк, их «сверхзадача», говоря уже языком Станиславского.

Жаль, что имя поэта, написавшего так запавшие в меня строки, мне все же не вспомнилось. И жаль, что эта заветная черта оказалась непреодолимой для меня и той подруги из моей неспокойной юности. Так уж случилось, что мне известна дальнейшая её судьба. Она всегда была и остается весьма содержательным и достойным человеком. Другое дело, был ли достоин её я?..
Кто знает?

* * *

Вернувшись осенью в Москву, я обратился за помощью именно к ней – пребольшому знатоку поэзии – с просьбой подсказать мне имя автора. На что она тут же сказала: «Эх ты! Ладно, не буду дальше. Это же Ахматова!».

И зачитала мне всё стихотворение:

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.

Услышав его целиком, я впал в задумчивость и замешательство, из которых не вышел до сих пор…
И не удивительно! Возможностей мужской логики, как правило, недостаточно для постижения способности целостного видения женщиной запутаннейшего мира человеческих взаимоотношений. Да еще такой женщиной, как Ахматова! Интуиции же, которая иногда, в минуту утраты логической бдительности посещает представителя так называемого сильного пола, последний не склонен доверять.
Но я, впрочем, не в обиде на Всевышнего: в чем-то, действительно, сильнее оказался мужчина – бицепсами-трицепсами, линейной логикой направленного в основном на внешний мир мышления (что, кстати, вкупе с эрудицией и принято называть «умом»). А в чем-то приоритет оказался за женщиной – в силе, тонкости и умении любить, в способности разбираться в сложнейшей психологии межчеловеческих взаимоотношений. Что ж, каждому свое! Хотя невольно возникает смутное ощущение некоторой обделенности мужчины, если исходить из предположения, что для человека все-таки важнее разобраться в себе самом, любимом, чем в очарованности и странности кварков. За мужчину, однако, несколько обидно!

С другой стороны, это содержащее в себе зародыш комплекса мужской неполноценности ощущение растворяется без остатка при простом осознании того фундаментального факта, что в этой взаимодополняющей связке антимиров Женщина - первична, она есть основа, стержень человеческого бытия, тогда как мужчине природой отведена функция условия, подпорки, опоры, без которых женщина не сможет реализовать свою миссию в этом прекрасном и яростном, по выражению А.Платонова, мире. Прекрасном, кстати, благодаря женщинам и яростном за счет мужчин.

В условиях господства мужчин в современном обществе эта истина представляется им крамольной и неприемлемой. Женщины же как правило ее чувствуют, но далеко не всегда осознают и следуют ей в реальном поведении. Тем более, что одно дело просто осознавать, другое дело уметь четко и последовательно аргументировать это понимание, а в третьих - руководствоваться им в повседневной жизни. Последнее в ситуации мужского шовинизма просто чревато...

А жаль! Ибо на сегодняшний день существует очень даже немало свидетельств того, что человечество слишком уж заигралось в игры под лозунгами «силы ума» и «силы есть, ума не надо». Это становится более понятно, если бросить взгляд на динамику изменения соотношения ролей женского и мужского начал в исторической ретроспективе, а заодно и на некоторые последствия этих изменений.

Известно, что на заре человеческого общества, когда оно существовало по правилам природы и еще не подозревало о будущей мощи нарождающегося у него интеллекта, бразды правления родовой жизнью находились в руках женщины. Она – объект уважения и почитания как продолжательница рода. Затем наступил этап «покорения» природы. На коне техники и политических технологий оказался мужчина, что поместило его во главе частной и общественной жизни. Мужская логика вполне эффективна для отвоевания у природы более или менее комфортных условий существования и ведения бесконечных войн на социальной арене.

Этап этот по инерции длится и в наши дни, хотя по сути начало его конца совпало с появлением признаков перехода от технико-технологического общества производства к информационному обществу потребления. К концу прошлого века, однако, стало ясно, что радость потребления чем дальше, тем все в большей степени омрачается возникновением множества очень тревожных проблем, решение которых невозможно без радикального пересмотра основных ценностей и способов существования человечества. И одна из них коренится в чрезмерных амбициях и азарте человека по перековке природных условий своего существования в рукотворно-искусственные. Миссия же реализации этих амбиций лежит, естественно, на плечах и головах мужчин.

И вот тут-то и закрадывается в голову святотатственная мысль: а не пришла ли пора сбалансировать мужскую долю в рулении обществом серьезным, а не просто из галантности или озабоченности правами человека, участием женщины в нахождении путей выхода из тупиковой ситуации?! Но здесь естественно возникает вопрос: а что может привнести женщина в расстановку приоритетов в формировании стратегии увода человечества от апокалипсиса глобальных проблем? Есть предположение, что как минимум - это консерватизм, интуицию и чувства как исходный и конечный параметр в сфере мотивации и оценки результатов деятельности человека.
Женскому консерватизму желательно взять на себя миссию ограничения европейски-просвещенческой гордыни рассудочного мышления, современного прогрессистского интеллектуализма, согласно которому успехи научно-технического прогресса должны привести к лучезарному будущему под флагом господства потребления и гедонизма. Когда, если утрировать для краткости, не человек будет добывать пищу в поте лица своего одновременно с уважением к ограничениям со стороны природы, а сама еда (опускаем вопрос о её качестве) станет стремиться попасть в рот прикалывающегося человека. Или, скажем,когда личное авто будет обмениваться на новое не в силу естественной изношенности, а по причине несоответствия цвету подаренного по случаю круглой даты смартфона.

Интуиция тоже может занять сдерживающую позицию, подсказывая, что безудержно-стремительный прогресс в отдельно взятом клочке Вселенной под названием «социум» неизбежно войдет в самоубийственное противоречие с космической медлительностью и осторожностью природы по причине фундаментального наличия в социуме такой естественной составляющей, как телесность человека. Ибо темпы изменения социума (особенно таких его сфер, как техника и информация) все больше становятся несоизмеримыми и несовместимыми с темпами изменения биологии и физиологии человека. А что Земля не выдержит в перспективе обвального характера действия сформулированного К.Марксом закона возвышения человеческих потребностей – на эту проблему не хочется даже тратить бумагу и порошок.

Наконец, интуиция наверняка встанет на защиту чувств как исходной и конечной инстанций перед непререкаемым господством интеллекта и информации в сфере формулировки целей деятельности и оценки её результатов. Поверять гармонию алгеброй, а этику деловым этикетом – дело очень привлекательное для мужского ума, но скучное для женской эмоциональности и непосредственности. И было бы прекрасно, если бы женская позиция восторжествовала! Иначе человечество останется и без высокого искусства (зато с алгебраическими «гаражами» и «винзаводами»), и без морали (с математическим «добро – это то, что эффективно и выгодно»). Ну а если, наконец, реверансы в сторону интуиции и чувств производят впечатление несерьезного сюсюканья, то есть смысл взглянуть на проблему с другой стороны.

Вспомним одно соображение, высказанное Ф.Ницше: мужчина – ребенок, он любит играть. И это справедливо, во всяком случае в отношении к игровой страсти. А игра – это не только холодный расчет, но и азарт в паре с конкуренцией. А там, где появляется эта лихая парочка, - там могут отдыхать благоразумие, ответственность и сострадание. Но именно последние и берутся на вооружение женщиной, чье имманентное призвание – воспроизведение и сохранение самой человеческой жизни. К тому же известно, что женщина более самоорганизована и настойчива, терпелива и аккуратна. По своей природе она не озабочена далеко идущими целями - осчастливить, скажем, все человечество или стереть с лица земли какой-нибудь этнос, а то и государство. Это мужские фишки, за которые обществу приходится расплачиваться немалой кровью и гигантскими потерями ресурсов. Чаяния женщины проще, но фундаментальнее и более адекватны целям выживания человечества как вида.

А вот как осуществить благоразумное соотношение женского и мужского начал в обществе? Очень непростая задача. Очень!..А для начала выполнения этой задачи, может, стоит обратиться к теоретическим наработкам «старины Гегеля» в области диалектического синтеза?
Однако... Вот ведь к каким затейливым соображениям могут привести дачно-каникулярные попытки вытащить из памяти забытые стихотворные строчки, написанные женщиной! Лишний раз напомнившей, насколько же у мужчины все проще, когда дело доходит до понимания бескрайнего космоса человеческой души!

Николай Щукин, 2008 г.

Save